Слово в Неделю 35-ю по Пятидесятнице
и в день памяти св. преподобного Максима Исповедника

(21.01/3.02.2002)

Во Имя Отца и Сына и Святаго Духа.

Сегодня мы в Евангелии слышали притчу о талантах — о том, как некий человек, отправляясь далеко из дома, оставил одному из своих рабов пять талантов, другому два таланта и одному один талант. И сказано было, что "противу силы его" — т.е. каждому он оставил по силе количество талантов. А потом он стал спрашивать, что они сделали с оставленными им деньгами, и оказалось, что тот, которому он дал пять, приобрел другие пять; тот, которому два, — другие два; а тот, которому один, принес ему этот один и сказал: "Забери свое, потому что я знал, что ты такой человек, который собирает там, где не расточал, и жнет там, где не сеял, и поэтому я и испугался, что ты будешь от меня его требовать; я его сохранил и вот тебе его возвращаю". И дальше Господь, как мы все помним из притчи, этого человека как раз наказывает; и получается, что это притча о том, как невиноватого человека наказали, потому что Господь не говорит, отправляясь, что делать с этими талантами, — Он их просто вручает; и тот даже не нарушил никакой заповеди своего Господина.

Более того, это притча, где Господь Сам Себя сравнивает с разбойником, потому что человек, который собирает там, где не расточает, — это просто поговорка такая была, означающая просто грабителя. Т.е. Господь Сам Себя сравнивает с грабителем и разбойником, и именно так вот обходится с совершенно не виноватым человеком, который не нарушил никакой Его заповеди — потому что заповеди никакой и не было — и ничего не украл, потому что он сохранил этот талант и его вернул. Т.е. вот такая крайне, с точки зрения человека, несправедливая вещь происходит. И это притча. И как-то ее предлагается нам понимать, и Господь говорит: "Имеяй уши слышати да слышит!" Что же мы здесь слышим?

Мы слышим, что Господь крайне несправедлив, если мы на это будем по-мирски смотреть. Но если мы посмотрим по тому, что хотел сказать здесь нам Господь, то тогда мы услышим что-то другое. Что же мы услышим? Мы услышим то, что Господь объясняет нам, что спастись мы можем только своей доброй волей. Конечно, если мы нарушаем какие-то Его запреты или заповеди, то мы подвергнемся наказанию. Но если мы их не нарушаем, этого не достаточно, чтобы нам спастись. Нам нужно, чтобы мы своей доброй волей сделали какое-то доброе дело, как человек по своей доброй воле приобрел пять талантов других на пять талантов; и тот, который два таланта приобрел на два таланта, тоже это сделал по своей доброй воле. И, иными словами, невозможно спастись без свой доброй воли, — т.е. без воли человека невозможно никакое спасение. Это вот говорит нам эта притча.

И мы знаем вообще это из богословия, что спасение состоит не в чем-то другом — пусть никто не думает, что спасение состоит в каком-то там "морально-нравственном совершенстве" (совершенно глупое слово, которого святые отцы никогда не знают и не употребляют), — спасение состоит в том, чтобы человеку стать Богом так же совершенно, как Бог стал человеком, оставаясь Богом. А человек должен стать Богом, оставаясь человеком. И вот это может быть только добровольно, потому что если Богом кого-то делают насильно, то это уже и не Бог, это невозможно; и чтобы действительно человеку стать Богом — для этого нужно, чтобы он это делал добровольно. И именно поэтому во Христе соединились два естества совершенных, и человеческое существо, т.е. сущность человеческая, которая была во Христе принята Богом, она соединилась вместе со своей волей. Т.е. человеческая воля, наряду с волей Божией, составляет две воли во Христе.

И вот, святой Максим Исповедник, память которого мы совершаем, живший в VII веке, — он подвизался против тех еретиков, которые именно этот догмат опровергали. Потому что тогда государством было установлено и всем было велено верить, и это исповедовали все патриархи, что во Христе только одна воля Божественная, а воли человеческой в Нем уже нет. Но это было ересью, которая именно отрицает значение человеческой воли в спасении, а через это отрицает и то, что спасение есть обожение; и потому, как всегда, меньшинство православных сопротивлялись этому и не принимали это. И среди них был папа Римский Мартин, который созвал Собор поместный против еретиков и их анафематствовал. Но за это самого Мартина вызвали в Константинополь, и он кончил свою жизнь мученически и лишился своей кафедры. И после этого уже все вообще патриархи, сколько их было на земле, остались только еретиками — то же самое, что и теперь: сейчас тоже все патриархи — еретики, только не монофелиты, а экуменисты.

А в то время православные были крайне разобщены, и сам святой Максим за свое исповедание православной веры все время сидел по тюрьмам и ссылкам. Кончил он свою жизнь в 660 году. За три года до этого его вызвали в Константинополь, опять допросили, и он в очередной раз отказался причаститься с монофелитами; причем ему говорили: "Ты можешь веровать как угодно, ты только причастись вместе с нами" (то же самое, что говорят сейчас экуменисты: "Вы можете верить, как угодно, вы можете считать экуменизм ересью, если хотите, — только причащайтесь вместе с нами, слушайтесь патриарха", который сам еретик), — но святой Максим отказался это сделать, как всю жизнь отказывался, и тогда ему, уже к тому времени 75-летнему старцу, вырезали язык и отрубили правую руку. И после этого его отправили в ссылку на Кавказ, на черноморское побережье Кавказа, в Лазику. Только не надо думать, что это был курорт; потому что это для нас курорт и южное место, а для византийцев это был крайний север — это примерно то же самое, что нам жить за полярным кругом, — и они там заболевали и умирали, от туберкулеза, например. И святой Максим уже вот после всех этих мучений прожил в ссылке еще три года, после чего там и умер. Причем его разлучили с двумя его учениками. Одному из этих учеников также вырезали язык, отрубили руку и отправили в ссылку, и он там и умер; а другой его ученик был заключен в темницу, где тоже умер. Они не знали уже ни одного православного епископа, если такие и были на земле, и с остальными православными, хотя они, конечно, знали, что православные где-то есть, они тоже были разлучены.

Такого попрания православной веры, как было в VII веке, не было в истории Церкви; хотя, правда, в других Церквах не было такого попрания — за границей, так сказать, православная вера кое-где сохранялась; но в основном, вот, в Византии просто фактически была уничтожена Православная Церковь. Но святой Максим Исповедник был к этому готов. Когда ему говорили: "Смотри, все с нами причащаются, только ты один не причащаешься, все епископы с нами и патриархи", — он на это отвечал, что "если даже Ангел с небесе будет благовествовать иное благовествование, то, как говорит Апостол, анафема да будет, — а тем более, если даже не Ангел с небесе, а какие-то там патриархи, которых я и вообще даже знать не желаю". Вот так он отвечал. Потому что, действительно, для православного человека не существует никаких патриархов, если они исповедуют ересь. И святой Максим умер, ученики его, оба Анастасия, умерли, — и они видели только поражение православия. Прошло, однако, 20 лет, и VI Вселенский Собор, который восстановил православие, анафематствовал всех еретиков, уже впервые прославляет во святых святого Максима Исповедника и двух его учеников Анастасиев; а еще вскоре мощи св. Максим Исповедника с честью переносятся с Кавказа в Константинополь.

Чему нас научает эта история св. Максима Исповедника? Она нас многому, конечно, научает. Но с точки зрения житейской, мы можем вспомнить слова мирского поэта, который занимался тем, что проповедовал мирские ценности, а других он и не знал, и он смотрел на подобные ситуации так:

"Жаль только, жить в это время прекрасное
Уж не придется ни мне, ни тебе".

Ему было жаль. Православному человеку — не жаль, потому что для православного человека по-настоящему прекрасным время не является; прекрасной является только вечность. И потому, если православный человек уже достиг бесстрастия, то ему совершенно все равно, в какое время жить. Он не будет радоваться, если это время торжества православия, потому что его лично как бы это не заденет никак, и не будет печалиться, если это время господства ереси, — ему это все равно. Конечно, ему только радостно или, наоборот, печально, что люди многие спасаются или, наоборот, погибают. Но лично для него, для его собственного спасения это безразлично.

Если же человек православный не достиг такого бесстрастия, чтобы ему все было все равно, то тогда ему лучше жить именно во время поражения православия. Потому что, когда человек видит торжество православия, его эти внешние успехи православной веры увлекают, он начинает как-то сам себе их приписывать и начинает полагаться не на Бога, а на то, что есть какие-то внешние успехи, что вот, "все сейчас православные, какой у нас рай на земле"… Извините, "рай на земле" — такого не бывает никогда. Если нам так кажется, то мы уже мысленно отпадаем от православия. Потому для людей страстных и не достигших бесстрастия (при котором уже действительно все равно, куда их ни помести, — они будут внутри носить в себе вечность), для людей, которые, хотя и православные, но далеко не достигли такого состояния, как, скажем, было у св. Максима Исповедника, — им лучше и полезнее для души жить во времена поражения православной веры, и лучше им быть гонимыми. Потому что, конечно, всегда, — говорит нам Новый Завет, Апостол, — все, хотящие благочестно жить ради Христа, гонимы будут. Но когда эти гонения внешние, нам легче, потому что это нас просто собирает и как-то заставляет нас молиться. Когда внешних гонений нет, нам труднее, потому что и Церковь, как мы знаем, всегда во времена прекращения гонений начинает разбухать от количества новых членов и в то же время просто кипеть всякими внутренними сварами и безобразиями; ну, а лично каждый из нас начинает кипеть своими страстями, потому что начинает жить невнимательно и плохо. Потому нам ощущение такой внешней опасности может быть только на пользу.

И также св. Максим является идеалом вообще христианской жизни, прямо сразу многих родов христианской жизни, собранных в одном. Он до зрелого возраста был государственным человеком, придворным, фактически; и он был человеком весьма и весьма образованным. И вот, он показал, как истинный христианин и подвижник может сочетать это с занятиями науками и с настоящим и высоким образованием, что православный человек не должен быть таким темным и забитым и ничего не знающим, так что люди и безбожные оказываются более знающими, чем православные. Он был одним из самых знающих людей среди всех своих современников и самых интеллектуальных и образованных. В то же время он был и настоящим подвижником, и когда он, собственно, из-за господства ереси при дворе, решил от двора уйти, а заодно уже вообще оставить мир и стать монахом, то вскоре он стал настоятелем того монастыря, в котором постригся, и очень много вразумлял монахов и своего монастыря, и других, которые к нему обращались, и оставил множество писаний аскетических, и сам действительно просиял всеми монашескими добродетелями, как это и должен настоящий христианин вот так вот подвизаться. И он также сподобился быть исповедником за веру и сподобился мученичества.

Многие сейчас также говорят: "Что нам, православным христианам (или так еще говорят: "что нам, монахам") заниматься всякими делами архиереев, зачем нам воевать за какие-то догматы? Главное — что в душе, главное — спасаться, надо подвизаться…" Правильно, надо подвизаться — всем, надо молиться, нужна эта аскетика; но если мы действительно этим всем занимаемся не потому, что мы, как йоги, хотим поправить свое здоровье, так сказать, пусть даже и духовное, а потому, что мы хотим быть в православной вере, то тогда мы должны подвизаться в том, в чем Господь велит, — т.е. не только в том, чтобы молиться и поститься, хотя без этого ничего не будет, без этого нельзя; но мы должны подвизаться в том, чтобы не отпасть от православия, должны смотреть, какие у нас епископы, что они исповедуют; и если оказывается, что они исповедуют не то, мы должны стараться либо их вразумить (что является долгом даже всякой бабки, которая должна вразумлять епископа, если дело идет о догматах), либо мы должны от них отложиться и соединиться с православными епископами, которые "право правят слово истины", как это сделал св. Максим.

То, что он был монахом, который не хотел вмешиваться и не вмешивался ни в какие мирские дела, не помешало ему инициировать целый cобор поместный в Риме, который анафематствовал, хотя и косвенно, царя, — что, конечно, уже было и политикой, потому что когда царь оказывается анафематствованным иерархами, то это, конечно, не помогает ему управлять. Но здесь это была политика не ради политики, а политика ради веры. И потому не надо говорить, что "политика — дело грязное". Политика может быть грязной, может быть и чистой, в зависимости от того, кто и зачем и как ее делает. А обычно так говорят, что "политика — дело грязное, и поэтому не будем заниматься ею вообще" или "не будем вообще судить епископов, что они делают", — так говорят люди, которые либо просто ничего не знают и очень наивные, либо люди, которые прекрасно понимают, что тогда Церковью и церковными людьми нельзя будет управлять, как марионеткой, и которые этого не хотят и специально просто хотят дурить народ. Вот эти люди всегда так говорят.

А святой Максим — он действительно явил нам образец христианской жизни во всех отношениях. После этого даже и не удивительно, что его писания такие удивительные (извините за каламбур), потому что писания его — это самое возвышенное богословие, какое только, наверное, есть в святоотеческой письменности, и которое охватывает всю православную веру. Можно читать только творения св. Максима и как-то узнать сразу про все, что есть в православии, от самого начального до самого великого. И поэтому мы особенно почитаем св. Максима Исповедника в оба дня его памяти — и сегодня, в день его преставления, и в августе, в день перенесения его мощей. И молитвами св. Максима Исповедника Господь да даст нам подвизаться по возможности во всех тех родах христианской жизни, в которых он стал для нас образцом, а при невозможности — по крайней мере в том, чтобы хранить православие. Аминь.