Слово в день памяти святителя Григория Богослова

(25.01/7.02.2002)

Во Имя Отца и Сына и Святаго Духа.

Сегодня мы совершаем память одного из великих иерархов Церкви Христовой, одного из Трех Святителей, святаго Григория Богослова, который жил в IV веке и был сначала епископом маленького города Сасима, а потом стал епископом Константинополя. У святого Григория Богослова было множество дарований, и особенно он отличался с юности поэтическим даром и даром ритора. Он умел так излагать всякие вещи, что они становились понятны и приятны для слуха, и он это делал и в стихах, и в прозе, которая была тоже похожа на стихи. И настолько его проповеди похожи на стихи, что в нашем современном богослужении — но это началось еще в Византии — самые великие праздники содержат в своих песнопениях просто дословные цитаты из его проповедей. Например, "Христос раждается, славите!" — этот ирмос целиком взят из Слова на Рождество; стихиры на Пятидесятницу некоторые — из Слова на Пятидесятницу, и так далее.

Но особенно велик он был именно тем даром, который уже есть не дар естественный, а именно дар Божий, и из-за которого он именуется Богословом, потому что он изъяснил неудобопостижные тайны Святой Троицы, которые именно тогда, при его жизни, особенно оспаривались еретиками-арианами, которые почти все время его жизни преобладали в Римской империи, и именно они составляли господствующую церковь. А св. Григорий Богослов принадлежал к Православной Церкви, которая тогда была гонимой. Некоторые истины догматические он излагал так, что, скорее, они были понятны на иррациональном, поэтическом уровне, — но они были понятны всем людям, потому что он проповедовал просто прихожанам, которые приходили в храм в Константинополе, т.е. просто всем подряд. А некоторые слова, впервые сказанные в этих проповедях, — они и стали важнейшими формулировками нашей веры, и их довольно много.

Можно вспомнить для примера хотя бы одну его догматическую формулу. Когда он говорит о том, что мы должны в спасении — и цель спасения именно в этом заключается — стать Богом настолько же, насколько Бог стал человеком (а подразумевается, что совершенно, потому что ведь Бог стал совершенным человеком, и мы поэтому должны стать совершенным Богом), тогда он говорит: мы должны стать — "дерзаю сказать — омофеос — единобожными" Богу. По аналогии со словом "единосущный", которое применялось к Лицам Св. Троицы, — что они одной сущности, и они, Отец, Сын и Св. Дух, находятся друг в друге, — по аналогии с этим словом, которым тогда выражалось православие (и это было главное, может быть, слово, выражавшее православие против господствовавшей тогда ереси арианства), св. Григорий Богослов образовал это слово "единобожный". Но мы по отношению к Богу, т.е. человеческая сущность по отношению к Богу не может быть единосущной — это разные сущности, — но зато человек становится единобожным, то есть человек и Бог становятся одинаково Богом во плоти. Вот что хотел сказать св. Григорий Богослов. И неудивительно, что в русских переводах прошлого века это слово никогда не переводится правильно, а всегда какими-нибудь обходными выражениями и такими, что смысл его теряется. Потому что "сыны века сего" не могут и не хотят вместить эту премудрость. Если бы просто не могли, то еще бы перевели; а когда вот не хотят, тогда уже извращают.

Но, как всегда бывает, великий богословский дар был сопряжен с большими скорбями и для св. Григория Богослова тоже, как и для других святых. И именно благодаря этому он и получил этот дар. Вот недавно мы вспоминали жизнь св. Максима Исповедника, которая была полна внешними гонениями. Что касается св. Григория Богослова, то там тоже были внешние гонения, и все время была опасность, что с ним поступят как-нибудь так же, как с Максимом Исповедником. Однако, этого так и не произошло. И можно сказать, что, несмотря на то, что он жил и в немирное время, его собственная жизнь была мирной, и кончина его тоже была мирной. Однако, скорби его были, может быть, даже и сильнее, чем у св. Максима Исповедника. Потому что ему пришлось, будучи по призванию своему монахом и богословом, и даже еще и поэтом, ему пришлось оставить тихую монашескую жизнь, о чем он потом всю жизнь жалел, и пришлось стать епископом, по настоянию ближайшего друга и во многом наставника, Василия Великого. Причем он был заведомо непригоден для этой должности. Почему же Василий Великий настоял, чтобы он стал епископом? Потому что пригодных и православных просто не было. А епископа хотя бы какого-то, пусть он совершенно не может управлять, но зато на соборе может поддержать православие, иметь было нужнее — для защиты православной веры. И потому он настоял, а св. Григорий Богослов согласился принять епископский сан — исключительно для защиты православия, при всем том, что он не подходил для должности управления и, фактически, и не мог управлять по-настоящему. И конечно, для него это была скорбь. Для любого человека, который сознает, что он занимает место, к которому не способен, это всегда скорбь. Однако, бывают ситуации, когда мы должны занимать такие места, к которым заведомо неспособны, потому что со всеми остальными получится еще хуже. Потому что на этой должности есть хоть что-то, к чему мы хоть частично способны, и это настолько необходимо здесь и сейчас для Церкви, что просто приходится занимать эту должность нам, хотя мы и совершенно к ней не подготовлены. И так вот и поступил св. Григорий Богослов.

И мы, зная, что так в жизни бывает, не должны сильно осуждать, когда видим, что кто-нибудь занимает в Церкви должность, к которой он не приспособлен. Потому что вполне может быть, что, действительно, человек этот не соответствует по своим данным тем требованиям, которые предъявляются лицу, занимающему эту должность, — но более соответствующего, увы, не находится; и хотя бы то, что может сделать вот этот человек, при всем своем несовершенстве, может быть, и есть самое важное, что сейчас так вот для Церкви необходимо. И именно так, как было и со св. Григорием Богословом.

Но не кончились этим скорби св. Григория Богослова. А в конце жизни ему еще предстояло стать сначала архиепископом Константинополя — это был редчайший в то время случай перевода с кафедры на кафедру, потому что каноны, как многие, может быть, знают, совершенно запрещают епископу менять кафедру, потому что отношения епископа со своей Церковью — это отношения брака, и как нельзя менять жену, так нельзя менять кафедру. Каноны это категорически запрещают, хотя каноны же, Апостольское правило, говорит, что в случае большой церковной необходимости, в виде исключения, так делать можно. Но до самого XVI века это были редчайшие исключения в истории Церкви, каждое из которых самым пристальным образом рассматривалось и оспаривалось, если кто-то находил, что не было такой нужды делать именно в данном случае исключение. Но вот, исключение было со св. Григорием Богословом, потому что, конечно, Константинопольская кафедра во время господства ариан и сразу после того, как власть переменилась в благоприятную для православных, должна была получить православного иерарха. И никого более подходящего не нашлось. Но и св. Григорий Богослов тоже не оказался достаточно подходящим. Потому что в условиях, когда гонения прекращались, но ариане все равно господствовали (потому что они господство захватили еще при предыдущей власти), — православный епископ Константинополя должен был быть политиком, который должен был бы правильно наладить отношения с властью, в принципе благоприятствующей Церкви, но не разбирающейся в церковных вопросах, и с помощью мирской власти — потому что других способов нет — освободить от еретиков храмы, которые они почти все занимали (только один небольшой храм оставался у православных). И св. Григорий Богослов оказался к этому совершенно неспособным. Поэтому, когда собрался, как раз в Константинополе, собор епископов, который рассматривал церковные дела, он увидел, какую анархию в церковной жизни допустил св. Григорий Богослов — потому что там действительно началась анархия, — и отставил его от этой кафедры и отправил на покой. И он, действительно, отправился в свой родной город Назианз, помогать своему престарелому отцу, который был там епископом, управлять этой кафедрой.

Святой Григорий Богослов счел, что епископы действовали по личной к нему неприязни и по своим страстям. И об этом соборе он написал, что эти епископы "были подобны стае галок". Ведь и действительно — кого они предпочли? кого сделал епископом этот собор? Они выбрали человека, который, хотя и симпатизировал христианству, но даже не был крещен. Тогда еще не действовал абсолютный запрет, впоследствии введенный, что епископ не может быть новокрещенным человеком. Потому этого человека сразу по-быстрому крестили, рукоположили во все степени и сделали патриархом Константинопольским. По должности этот человек был чем-то вроде секретаря Совета Безопасности, если по-современному говорить, потому что он был префектом Империи, который надзирал за ее внутренней и внешней безопасностью — т.е. занимался общей координацией и внешней политики, и внутренней. И вот, такой человек, который к Церкви не имел никакого отношения, был Собором епископов, — практически, всеми епископами Империи, — предпочтен св. Григорию Богослову.

Однако, этот человек вошел в историю как святой Нектарий — и он тоже святой, — патриарх Константинопольский, и именно он очистил Церковь от еретиков и утвердил православие; а собор, который назвал св. Григорий Богослов в своем письме уже после собора "стаей галок", вошел в историю как II Вселенский Собор. И это один из семи Вселенских Соборов, один и семи самых главных Соборов, которые вообще только были в истории Церкви.

Это я рассказываю о совершенно очевидных ошибках и прегрешениях, которые были у святого — хотя и не в области богословия, — не для того, чтобы как-то умалить его память, а для того, чтобы было нам утешение, что если даже святые, такие великие, как Григорий Богослов, не всегда могли разобраться в том, что полезно для Церкви, потому что и у них были какие-то человеческие ограничения, и даже несмотря на то, что такие высоты богословия были им открыты, то тем более не надо удивляться, что и в наше время, даже между православными, бывают всякие подобные распри. Отчасти мы это видим в России, еще больше мы этого видим в Греции. Что греческие истинно-православные христиане так разобщены — это, конечно, очень плохо, это по грехам; но однако, это не потому, что они прямо-таки неправославные. К сожалению, и между православными бывает так. Потому что, видимо, еще не заслужили мы, чтобы явились такие люди, которые могли бы так управлять Церковью, чтобы ликвидировать все эти расколы, чтобы не было всего этого смятения.

И в истории Церкви всегда было так. Поэтому даже такие вот прегрешения святых, даже их слабости очевидные должны быть для нас некоторым утешением и поддержкой. Но не потому, что мы должны подражать им в их слабостях, и не потому, что мы можем теперь говорить, что "что тогда уж с нас взять, если даже святые не понимали?" — А просто, чтобы мы не отчаивались из-за тех грехов, в которых мы сейчас пребываем, в том числе и как церковная организация. И конечно, мы должны помнить, что святые в каких-то вещах вот допускали такие промахи, но зато в других они были идеальны. А мы ни в каких вещах не идеальны. И в таких вот более простых вещах мы, конечно, могли бы уже промахи не допускать. Одно дело, когда человек занят чем-то очень важным и при этом в чем-то менее важном совершает ошибки, а другое дело — когда человек просто ничем не занят и во всем совершает ошибки. И вот так, конечно, совсем уже делать не надо.

Молитвами святого Григория Богослова да подаст нам Господь подражать всему хорошему, что у него было, наипаче учиться его великому богословию, и достигнуть этого спасения, которое состоит не в чем другом, как в том, чтобы стать нам единобожными с Богом. Аминь.