О
том, как, несмотря на исихазм, не отпасть от Православия
Слово
на праздник Преображения Господня
6/19.08.2006
Во имя Отца и Сына и Святаго Духа.
Приятно видеть, что, несмотря на летний сезон, еще не закончившийся, хотя и заканчивающийся, все равно у нас сегодня причастилось тридцать три человека. И это прекрасно — что все, кто летом пребывал в затворе и, надо полагать, предавался всевозможным аскетическим подвигам, почти не видя людей, все-таки на самый главный исихастский праздник собрались все вкупе в церкви для того, чтобы исполнить, по словам псалмопевца, «что добро или что красно, но еже жити братии вкупе». То есть это тоже вполне по-исихастски — для такого праздника, после долгих недель подвигов в течение почти всего лета, вернуться в город…
Но, даже если говорить серьезно, то праздник Преображения — это, конечно, особенный праздник для тех, кто сейчас обращается в православие, потому что православие мы сейчас узнаем из книжек. Конечно, есть и сейчас люди, которые узнают православие из какой-то просто традиции собственной семьи и собственного окружения. Но, во-первых, таких людей очень мало. Во-вторых, очень немногие из этих немногих действительно воспитываются в православии и узнают именно православие. Чаще всего они просто узнают какие-то обряды, обычаи и хорошо, если не суеверия. И потому, собственно говоря, по-настоящему к Церкви это тоже не особенно-то приобщает. Я уж не говорю о том, о чем еще нужно было бы говорить, — о какой-то там церковной жизни и хождении в церковь (да еще всегда встанет вопрос, а в какую церковь ходить и в какую догматику веровать, истинную или неистинную…).
Ну вот и получается, что практически все сейчас, если и узнают вообще что-то о православии, то из книжек, а если считать интернет тоже «книжками», то тогда уж почти на сто процентов будет именно из книжек. И когда его узнают, то те, кто все-таки действительно им интересуются и не проходят мимо, — те, конечно, прежде всего увлекаются теми высокими духовными состояниями, о которых они узнают из литературы какой-то, из разных слов вроде «исихазм», из древних византийских и русских икон, на которые они смотрят. И представление складывается о православии очень возвышенное, и именно этим оно представляется увлекательным и действительно побуждает людей становиться православными. Дальше, конечно, все эти люди понимают смиренно, что сейчас они пока еще не очень чего-то достигли, но в будущем, причем, если подумать, то в достаточно скором будущем, они непременно собираются увидеть Фаворский свет.
А дальше происходит примерно следующее. Первые три года они спокойно ждут. Поэтому, если Фаворский свет им пока что не является, то как бы и не надо: «рано еще». (Конечно, бывают некоторые, которым сразу же и является. Но я про такие случаи говорить не буду, потому что они обычно с самого начала имеют еще какие-то признаки серьезного психического нездоровья. Поэтому будем говорить просто об обычных людях.) Тогда вот после трех лет начинается некий кризис. Дальше человек начинает думать, что, конечно, вот надо как-то держаться в православии… а может, и не надо держаться… И тут многие реально совершенно расцерковляются. Почему я говорю: «реально расцерковляются»? — Потому что формально это не обязательно так. Формально они могут из Церкви и не уйти, начав заниматься чем-то другим, а просто им станет некогда ходить в церковь, у них будет очень много работы или очень много придется времени отдавать семье. При этом они, может быть, будут считать себя православными, но просто это уже перестанет их интересовать всерьез.
Но, конечно, есть и такие люди, которые этот кризис трехлетнего периода преодолевают. Тогда они начинают немножко более трезво смотреть на себя и на свои недостатки, понимают, что нужно терпеть, и терпят. Но… терпят они, терпят — а все равно ничего не меняется. А терпение потихонечку кончается. И так еще года через два, то есть в целом через пять лет такого «терпения», лет через пять церковной жизни — я имею в виду именно такую церковную жизнь, которая в погоне за аскетикой началась — начинается следующий период, когда вообще уже непонятно, как жить. Потому что терпеть сил уже нет, ничего не меняется к лучшему, а многое меняется к худшему. Причем отчасти потому, что и действительно что-то меняется к худшему: человек становится более раздражительным, он начинает чувствовать, что из-за увлечения православием он упустил массу возможностей, которые не упустили его ровесники, хотя бы пусть даже в какой-то степени и церковные, но более светские, которые не так гонялись за аскетикой, — и ему от этого становится еще хуже. А отчасти он, кроме того, приучается более серьезно смотреть на свои грехи и просто обучается всяким аскетическим приемам видеть свои грехи более точно — и поэтому картина оказывается более непрезентабельной и более удручающей. Обучиться находить свои грехи он в какой-то степени обучился, а тому, чтобы дальше как-то эту информацию перерабатывать, то есть что-то дальше с ними делать, когда он о них узнал, — не обучился.
Потому что вспомним: что можно сделать со своими грехами, когда ты о них узнал? — Лучше всего забыть, это самое спокойное… А когда не удается забыть, тогда что получается? Тогда начинаются всякие комплексы, страдания, и, конечно, совсем нервная система расшатывается в никуда. И дальше либо человек все-таки не уходит из православия, и тогда уж становится совсем в большой степени развалиной, либо, может быть, простое чувство самосохранения, наконец, гонит его подальше от Церкви и от всей этой аскетики. Что, конечно, с точки зрения медицинской, можно только приветствовать… Но с точки зрения христианской, здесь, конечно, какая-то ошибка получилась.
Что же происходит дальше, после, примерно, пяти лет вот такого пребывания, если человек не расцерковился после кризиса пяти лет? Тогда, в общем-то, одно из двух. Дальше критическим возрастом является восемь лет, то есть плюс еще три года. Потому что если человек не расцерковился после пяти лет, но при этом он просто решил из упрямства оставаться в том, в чем он стоит, то обычно где-то года на три ему еще хватает запаса. Потом все-таки, если ничего не меняется положительно, а вот только упрямством он и держался, то редко кто-то держится больше. И обычно монахи где-то после восьми лет уже точно вылетают из монастыря, ну или, по крайней мере, из аскетики. А надо, конечно, хотя бы за эти последние три года, которые еще остаются тем, кто уже пять лет провел в православии, — именно так вот увлекаясь серьезно всей этой аскетикой — все-таки надо хотя бы в последние эти три года как-то спохватиться и взяться за ум. Потому что вряд ли дальше будет много времени на то, чтобы спохватиться, — то есть хотя бы не три года, а четыре.
Как спохватиться? Нужно как-то найти возможность нового старта. А самое главное — понять некоторые общие принципы. Конечно, здесь всё очень индивидуально, и общего рецепта, наверно, невозможно дать — но есть некоторые общие правила, как себя вести, чтобы можно было находить подобные новые старты.
А именно, нужно совершенно серьезно понимать, что на самом деле я стал увлекаться православной аскетикой вовсе не потому, что я уже был такой хороший, что вот самое хорошее меня и привлекло. Не надо о себе думать так, что, мол, я вообще-то и был хорошим, еще до православия, а теперь я увлекся самым хорошим, так что теперь уже я стану окончательно идеальным и святым… Надо понять, что эта схема, вообще-то, неправильная. Что, действительно, к нам относятся слова, буквально сказанные в Евангелии, «не здравии нуждаются во враче, но болящии». То есть надо смотреть реально на свои болезни. И вот, те трудности, которые у меня сейчас происходят, например, с аскетикой и со всем этим православием, — это как раз и суть проявления того, что я больной. Что действительно, значит, мне нужна аскетика. Только не так, чтобы просто как йогу ее использовать, для того, чтобы надмеваться, а именно для того, чтобы выздоравливать.
И, действительно, если мы подумаем, что с нами произошло бы, если бы мы, в самом начале своей христианской жизни, во-первых, или через три года своей христианской жизни, во-вторых, или через пять лет, и так далее, и так далее, — действительно бы увидели Фаворский свет?… Это же просто кошмар, что бы с нами было.
Чтобы представить, что бы на самом деле с нами было, хотя бы так, отчасти, — потому что в полной мере это, скорее всего, невозможно представить, — но чтобы хотя бы качественно представить, нужно вспомнить, как мы легко увлекаемся какими-то своими исправлениями. Как мы легко можем о себе что-то мнить, что мы лучше тех и других. Когда мы начинаем считать, совершенно искренне (самое смешное, что действительно искренне), что, конечно, может там мы и не идеальны, — но вот имярек, который тоже думает, что он православный, но это же вообще, просто туши свет, совершенно никакого сравнения с нами быть не может!… Вот это первый пример. А другой пример — когда у нас в жизни что-нибудь удается. Ну, скажем, мы очень хотели чего-то достигнуть в миру, и наконец этого достигли. И дальше мы начинаем просто впадать в такое состояние, что нам кажется, что нам теперь море по колено, и что мы вообще всего достигаем. Или еще более близкая ко всем нам ситуация, когда у нас было какое-то горе, опасность, страх, мы чего-то очень боялись, были чем-то сильно угнетены. Потом, милостью Божией, ситуация эта изменилась, и это все прошло. И вот дальше мы начинаем как бы летать, прямо вот так вот, нам становится легко и приятно. И вот, когда нам стало легко и приятно — где наш страх Божий? Как мы молимся, как мы ходим в церковь? Нередко бывало, что в то время, когда нам было тяжело, мы ходили часто, внимательно молились, потому что молились о чем-то конкретном, нам было о чем молиться. Сейчас мы молимся неизвестно как. Сейчас уже нам неинтересно молиться о том, что уже прошло, о той опасности, поэтому нам вообще неинтересно молиться. Поэтому мы хотя по привычке (или просто потому, что знаем, что надо) и молимся, но при этом всячески стараемся внутренне увильнуть и думать о чем-то своем, и так далее. Вот даже и сейчас, за богослужением — по крайней мере я по себе это скажу, — уж не знаю, кто как сосредоточено молился за нынешним богослужением… И, конечно, это означает, во-первых, что мы молимся неизвестно кому и неизвестно о чем, а Богу мы и не молимся о том, о чем говорят наши молитвы. Даже если мы читаем четочное правило с Иисусовой молитвой, то, на самом деле, в общем-то, непонятно к кому и о чем мы там адресуемся в своих молитвах. А, с другой стороны, это означает, что, если бы мы действительно что-то получили, то мы бы тогда совсем бы презрели Бога. И получилось бы, что Фаворский свет, видение которого дается для того, чтобы люди просвещались и действительно шли за Богом, шли за Христом — вместо этого нас точно бы помрачил. И мы бы как раз скорее бы уподобились Иуде, который тоже после причастия на Тайной Вечере пошел и предал Христа.
Действительно, мы знаем из аскетической литературы, что такие случаи бывали. Потому что у всех, кто что-то думает о православной аскетике, перед глазами должен быть пример Евагрия. Мало того, что он был еретиком, осужденным на разных соборах, в том числе на всех Всееленских, начиная с пятого, но и некоторые святые отцы рассказывали о своем особом видении Евагрия в аду. То есть, действительно, все это было очень серьезно. Почему о нем так много говорили? — Потому что пример Евагрия был слишком важный. Человек написал великие аскетические трактаты, которыми мы пользуемся до сих пор, в их оригинальном тексте и в пересказе, когда их цитируют и пересказывают другие святые отцы. И при всем том он, конечно, писал от опыта, от своего опыта, и опыт этот был очень во многом правильный. Более того, этот опыт был правильным даже и в том, по крайней мере отчасти, что касалось видения Бога, видения нетварного света, которого сегодня праздник. Но тем не менее он попал в ад и был осужден. Поэтому не надо нам стремиться подражать Евагрию; есть святые отцы, и будем лучше подражать им. Через некоторое время после Евагрия, в V веке, Диадох Фотикийский говорил, что наша цель — это преселение к Богу. — Не в том наша цель, чтобы зайти туда в гости, посмотреть на Фаворский свет и уйти, а в том, чтобы преселиться туда навсегда.
Конечно, страшны слова святого Симеона Нового Богослова, и мы тоже должны их помнить, и если мы не знаем, что они значат, то не делать вид перед собой, будто мы знаем, что они значат; тут надо понимать, что они действительно не только страшные, но и непонятные. Тем не менее их надо помнить — вот эти слова: «кто не увидел нетварного света в жизни сей, тот не увидит Его в жизни будущей». То есть кто Бога не увидел сейчас, в земной жизни, тот не увидит Его никогда, т. е. попадет в ад, — вот что буквально это значит. Но что это значит «сейчас» и что значит «в жизни земной»? Мы же знаем, что в момент исхода из тела нашей души, когда мы умираем, тоже бывают разные видения. Я не говорю о том, что психологически там человек может быть в разном состоянии и разное видеть, а именно о том, что касается ведения духовной реальности — или, наоборот, невидение ее. И вполне может быть, что человек, который всю жизнь и не видел нетварного света, увидет его при своей кончине. Святые отцы удостоверяют, что такое действительно бывает.
Ну, и самое главное. От того, что «я вот тут подвизаюсь, подвизаюсь, а нетварный свет так все не появляется и не появляется», есть одно лекарство, потому что эта проблема многовековая, которая всегда существовала в православии, и на нее есть врачевство. Такой помысел — это помысел печали, который ввергает в уныние, чтобы дальше уже и рассеиваться, и уже как бы и не подвизаться. Так вот, против этого помысла есть врачевство святоотеческое. Оно состоит в том, что надо говорить так: «зато я стрегу стен сих Христа ради». То есть зато я стерегу эти стены, то есть я не выхожу из своей келии Христа ради. Пусть, сидя в своей келии, я ничего не достигаю, но зато я по крайней мере не оставляю своего места. Конечно, это сказано буквально о монашеском пребывании в келии; не для всех это можно применить буквально, но для всех это можно применить именно в смысле духовном. Потому что все мы, даже те, кто не живет в своей келии, кто ее не имеет, все мы живем в каком-то своем собственном месте, где мы исполняем то служение, которое мы можем исполнять. В том числе и в семье, и по отношению к каким-то нашим другим близким, и в целом в обществе. И поэтому мы свое место выбираем для того, чтобы нам как-то там жить по-христиански. Именно мы сами выбираем, как мы — не кто-нибудь вообще, а вот лично я — могу жить по-христиански, и мы выбираем для себя какое-то место. И вот здесь мы должны говорить вот эти слова: что хоть никакой пользы и не видно, что я преуспеваю на этом месте, но, по крайней мере, я лучше буду стеречь эти стены Христа ради. И по этому же поводу еще чаще святые отцы цитировали книгу Екклезиаста, где сказано: «аще дух владеющего найдет на тя, места твоего не остави». То есть если «дух владеющего» (здесь в смысле «князя века сего» это понимается, то есть насильно захватывающего власть над тобой беса) на тебя нападает, чтобы прогнать тебя с того места, где ты находишься, — «места твоего не остави», то есть все равно при этом оставайся на своем месте. И тогда вот постепенно это место и окажется тем самым Фавором, на котором является Фаворский свет. Аминь.
