В. М. Лурье

«Скрытая цитата»,
или еще раз о «Призвании Авраама»

Хорошо лишний раз убеждаться, что не всякая полемика ведется только для третьих лиц, — иногда полемизирующие стороны способны принести пользу друг другу. Именно таков пример нашей полемики с А. Л. Хосроевым [1] . Собственно говоря, началось это дело без меня, — еще тогда, когда о. Филипп Луизье опубликовал рецензию на первое (немецкое) издание монографии самого А. Л. Хосроева [2] . В этой рецензии, в частности, были разбиты те новые доводы, которые А. Л. Хосроев выдвигал против аутентичности корпуса из семи Посланий св. Антония. В ответ на рецензию о. Луизье А. Л. Хосроев выдвинул новую серию аргументов — но уже во втором издании своей книги, только на русском языке. На эти аргументы отвечать пришлось мне [3] .

Плодотворность начавшегося таким образом нашего с А. Л. Хосроевым диалога видна уже из того, что в своей рецензии он больше не вспоминает о Посланиях св. Антония. Приятно видеть, что мои аргументы его убедили. Кроме того, теперь можно надеяться, что А. Л. Хосроев откажется от привычки любое философское выражение в монашеской литературе считать признаком влияния оригенизма (ср. ПА, с. 47), поймет необходимость привлечения оригинальных коптских поучений св. Пахомия для понимания его мировоззрения (ср. там же ), а также запомнит, что для правильного перевода любого текста необходимо сначала опознать содержащиеся в нем скрытые цитаты (ср. ПА, с. 50). Возможно, это обескуражит его относительно перспектив дальнейших исследований Посланий св. Антония, но, не сомневаюсь, это не воспрепятствует нам получить из-под пера А. Л. Хосроева еще не одну филологическую зарисовку, относящуюся к какому-нибудь мудреному термину из обихода древнего монашества.

Само же чтение рецензии А. Л. Хосроева на мою книгу убеждает меня, что мы с ним все еще не исчерпали потенциала нашей взимной помощи в деле изучения раннего монашества.

Начну с того, что с удовольствием поблагодарю моего рецензента за указание мне моих ошибок и неточностей, а потом постараюсь предложить его вниманию еще ряд сведений, которые он, быть может, сочтет не менее полезными, чем мои замечания по поводу Посланий св. Антония.

Итак, конечно же, — в латинской «Пахомиане» не было житий св. Пахомия (с. 460). Были житийные сведения, сосредоточенные, главным образом, во Вступлении, написанном самим блаж. Иеронимом. Греческий корпус Посланий св. Пахомия дошел в рукописи IV в. — но она не на папирусе (как я ошибочно написал в книге), а на пергаменте (с. 460; с последующим замечанием А. Л. Хосроева я полностью соглашусь: «действительно, какая разница, папирус или пергамен, свиток или кодекс, если это не имеет прямого отношения к “богословским идеям”». — Ведь, правда же, не имеет?) «Окна» для хранения книг — это не оконные ниши, а специальные выемки в стене (с. 460). Наконец, рецензент уточнил мое слишком краткое объяснение того, что означал «фронос», на котором пахомиане спали сидя, — что это не просто «чурбанчик», а «седалище с наклонной спинкой» (с. 461). Итак, три исправления, одно уточнение. Кроме того, несколько стилистических замечаний — на мой взгляд, более или менее справедливых (с. 459, прим. 5; с. 460–461 [4] ). Насколько все это имеет отношение к идее монашества — судить читателю. Рецензент же заранее заявляет: «...оставляю для лучших времен анализ основной идеи книги» (с. 459), — что, конечно же, его право. Не всякий рецензент обязан быть способным оценивать основные концепции анализируемых им произведений.

Остальное содержание рецензии звучит почти как призыв о помощи. Спешу на него откликнуться.

Самые большие трудности вызывает у моего рецензента аскетическая терминология. Он тратит довольно много усилий, чтобы объяснить своим читателям значение терминов и (с. 461–462; в моей книге перевод этих терминов, соответственно, «странничество» и «поучение»). Хотя ему это и удается, но остается неясным, как это расходится с теми, гораздо более пространными объяснениями, которые были даны в моей книге. Однако, сразу видно, почему мой рецензент этих объяснений даже и не заметил: оказывается, мы говорим с ним на разных русских языках.

Так, по поводу перевода как «странничество» он пишет: «...“странничество” означает в русском языке перемещение из одного места в другое», а не “пребывание на чужбине”, как греческое » (с. 461). Чуть-чуть побольше внимания — и моему рецензенту удалось бы заметить, что русское слово «странничество» в указанном значении аскетического термина я употребляю не сам по себе, а цитируя классические русские переводы прошлого века (в частности, Лествицу в переводе Оптиной пустыни, где этому самому «странничеству» посвящена целая глава; ПА, с. 62, прим. 115). Проблема лишь в том, что в языке русской духовной литературы (на который только и уместно переводить соответствующую литературу греческую) слово «странничество» не исчерпывается тем значением, которое сохранилось в русском языке, известном А. Л. Хосроеву.

Аналогичные наблюдения над источниками моего словоупотребления применительно к термину «поучение» привели бы его к выводу, что и здесь мы имеем дело с устоявшимся термином, вошедшим (из славянского) в русский язык через переводы Феофана Затворника и других классиков перевода аскетической литературы, работавших в XIX в. Эти переводы я обильно цитирую, сам употребляю ту же терминологию в авторской речи ибез особого труда достигаю взаимопонимания с читателями, как привыкшими читатьрусские переводы аскетических творений святых отцов, так и лишь начинающими это делать параллельно с чтением моей книги. Боюсь, что предложенный сейчас А. Л. Хосроевым для перевод «непрестанное цитирование Писания» (причем, Хосроеву приходится окольными путями, привлекая зачем-то бохайрское Житие св. Пахомия, пояснять, что тут имеется в виду именно чтение наизусть — с. 462) не сможет вытеснить из аскетической литературы на русском языке давно прижившийся в ней термин «поучение». Хорошо, по крайней мере, что А. Л. Хосроев правильно понял статью на эту тему нашего немецкого коллеги, на которого мы тут оба ссылаемся. Возможно, меня ему было понять труднее, поскольку я углубился в неинтересный для него вопрос о том, сколько и каких именно текстов монахи заучивали наизусть (ПА, с. 48–53).

Однако, мне приходится сожалеть, что мой рецензент совершенно не заметил другого вопроса, который не был поставлен нашим немецким коллегой, и который гораздо более важен для моей книги. Речь идет о том, к какому времени можно относить первые случаи употребления термина «сокровенное поучение» применительно к молитве типа молитвы Иисусовой (ПА, с. 99–103). Так как относительно «поучения» эрудиция моего рецензента остается в пределах одной немецкой статьи, то он и не знает о самом существовании данной проблемы. Поэтому я должен специально для него повторить, что в средневековой (а не ранней) монашеской литературе термин «сокровенное поучение» обычно означает повторение про себя молитвы Иисусовой или другой краткой молитвы. Вероятно, А. Л. Хосроев предложил бы отказаться от слишком архаичного термина «сокровенное поучение» и впредь именовать (на известном ему русском языке) такое чтение молитвы Иисусовой «скрытой цитацией», а то и прямо «скрытой цитатой»? Но лучше бы А. Л. Хосроев приложил бы свои усилия для запоминания тех источников, особенно библейских, которые помогли бы ему узнавать настоящие скрытые цитаты в переводимых им текстах.

Подобные недоразумения возникают в нашей научной среде как естественное следствие условий ее существования в последние десятилетия. В свое время новым поколениям советских ученых, избравших для своей специализации христианство, оказалась доступна литература на западных языках, но связь с традицией русскоязычной была прервана. Выработался новый русский язык, в котором такое чисто русское слово, как «цитация», стало звучать понятнее славянизма «поучение». Поэтому первое, чем я хотел бы на этот раз быть полезным моему рецензенту — это убедить его, что он ничего не потеряет, если постарается освоить язык Феофана Затворника и Оптиной пустыни, права которого теперь уже все равно восстановлены вследствие переиздания дореволюционных переводов аскетической литературы и появления большого количества новых, где используется та же терминология.

Выходя за пределы аскетической терминологии, я рад оказать моему рецензенту еще одну маленькую услугу. А. Л. Хосроев недоумевает, почему в моей книге свободно чередуются именования «святой» и «преподобный», когда речь идет о святых монахах (с. 459, прим. 6). Объясняю: «святой» — именование общее, а «преподобный» — именование, относящееся к одному из «ликов» святых, а именно, к святым монахам. Об этом можно прочитать в курсах Закона Божия.

Наконец, побольше страницы (с. 462–464) мой рецензент посвятил одной коптской фразе, по поводу которой у меня вышла в свое время некоторая дискуссия с о. Уго Занетти. Только итоги этой дискуссии упомянуты в книге, а на мою статью, которая и подала повод к дискуссии, была лишь указана ссылка. Если бы А. Л. Хосроев последовал этому указанию, то ему бы не пришлось проводить самостоятельные грамматические исследования, доказывая очевидное (что коптская фраза представляет собой именное предложение); также он бы увидел своими глазами тот собственно богословский разбор соответствующего пассажа, за который он меня пока что укоряет, не глядя (он пишет, что Лурье «...изо всех сил старается показать, что...», с. 463; старается-то старается, но только не в той книге, о которой пишет Хосроев, а в статье, которой Хосроев не читал). Наконец, даже и не читая моей статьи, а просто повнимательнее прочитав столь вдохновившее его место моей книги, А. Л. Хосроев должен был бы понять, что там обсуждается лишь точность (и именно точность в нюансах)итальянского перевода разбираемой коптской фразы. Если из всего этого можно сделать какой-либо вывод, то, очевидно, тот, что нельзя вступать в чужую дискуссию, не зная, что там было в начале, — даже если эта дискуссия научная.

Мне осталось поблагодарить моего рецензента за совсем уже незаслуженную мною честь. А. Л. Хосроев избрал мою книгу в качестве повода для своего литературного дебюта в области богословия. Только церковно-богословским вопросам посвящены первые две с половиной страницы его рецензии (с. 457–459). Действительно, моя книга написана так, что определенное богословское содержание в ней заложено, и его обсуждение проходит на соответствующих форумах [5] . Но для меня было полной неожиданностью встретить оценку моих богословских идей на страницах журнала научного, каковым является Христианский Восток. Если в области научной мой рецензент решил смиренно следовать пушкинскому судить «не выше сапога» («...оставляю для лучших времен анализ основной идеи книги», с. 459), то почему-то именно в богословской области он принял противоположное решение. Вероятно, интерес научных кругов к богословской проблематике нужно приветствовать, но я не буду подавать дурной пример злоупотребления страницами научного журнала для богословской дискуссии.

Надеюсь, что наш с А. Л. Хосроевым обмен мнениями по различным научным вопросам останется и впредь не менее взаимообогащающим.