О правильном отношении к собственным чувствам и эмоциям.
Слово в среду ваий

3/16.04.2003

Господь скорбел о смерти Лазаря, являя свойства человеческого естества. Естественные чувства не предосудительны в каких-то пределах; но Господь ничего не делал, водясь личными эмоциями, а делал только то, что нужно было для нашего спасения. Мы не должны что-то предпринимать в жизни, руководясь эмоциями. Ошибочное понимание христианской жизни как особенных чувств у писателей XIX века, в т.ч. у Достоевского. Чувства и эмоции — это как бы звуки машин за окном нашей внутренней кельи, где мы должны закрыться от всего внешнего и предстоять Господу.

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа.

Седмица, которая сейчас идет, называется Седмица Ваий, потому что она подводит нас к празднику Входа Господня в Иерусалим, который иначе называется Неделя (т.е. воскресный день) Ваий (т.е. ветвей, с которыми народ встречал Господа). Главные литургические воспоминания этой седмицы — это путь Господа в Иерусалим на вольную страсть и воспоминание притчи о богатом и Лазаре, где, может быть, случайно, а может быть, и нет имя праведного Лазаря совпадает с именем Лазаря Четвертодневного; а самое главное, Церковь вспоминает во все эти дни то, что происходило с Лазарем. В понедельник за богослужением говорилось, что он заболел, в уже ушедшую среду — что он умер, а в богослужении четверга уже поется, что он «двоеденствует во гробе», т.е. уже второй день, как он во гробе. И в это время мы узнаем вместе с Господом, что Лазарь умер; какая у нас реакция на это? Впрочем, какая у нас реакция, лучше и не говорить, а лучше посмотреть, какая была реакция у Господа.

Господь над Лазарем плакал и явил человеческую скорбь о Своем друге, несмотря на то, что как Бог Он собирался его воскресить и, конечно, не мог не знать, что Он его воскресит. Почему же тогда Он плакал? Потому что человеческому естеству свойственно, в какой-то степени безукоризненно, бояться смерти, как Он Сам явит это в Гефсимании, и не только смерти своей личной, но и смерти всех прочих людей, тем более близких, с которыми мы бываем связаны какими-то отношениями, которые со смертью разрушаются навсегда, и поэтому это для нас скорбь и печаль, которую мы должны принимать, как посланную от Бога для нашей пользы, но тем не менее, даже если мы это принимаем по-христиански, это не перестает быть для нас скорбью и печалью. И такого рода скорбь не содержит в себе чего-либо предосудительного и греховного. Но если, конечно, мы в этой скорби потеряем веру в промысел Божий, или если эта вера в голове у нас и останется, но мы перестанем молиться и уповать на Господа, а всецело будем предаваться своей скорби, то, конечно, это уже будет грехом и будет отводить нас от Бога к погибели, хотя и оттуда можно вернуться через покаяние.

Но несмотря на всю скорбь, которую Господь явил по человечеству, Он никак не меняет Своих планов: Он продолжает идти в Иерусалим и дальше в отношении к Лазарю не сделает ничего такого, что как-то следовало бы из Его человеческих эмоций, потому что Он знает, что для пользы многих Лазаря надо воскресить, и Он это сделает — естественно, не столько для пользы самого Лазаря и не столько потому, что его просили Лазаревы сестры, а для того, чтобы явить последнее и самое большое знамение грядущей Своей собственной победы над смертью, Своего собственного воскресения, для того чтобы людям было легче уверовать, что он воскреснет, а после воскресения легче поверить, что Он действительно мог воскреснуть Сам, если перед этим Он смог воскресить четверодневного мертвеца. Все эти соображения не имеют никакого отношения к эмоциональному состоянию. Это то, ради чего Господь воскресил Лазаря. Если бы это был кто-то другой, то Он не стал бы его воскрешать, — например, его приемный отец по плоти Иосиф тоже умер, но Господь и не подумал его воскрешать; и сколько было, вероятно, и других близких людей, которые еще во время земной жизни Спасителя умерли, и ни про одного из них мы не знаем, что Он его воскресил. Если мы узнаём из Евангелия, что еще до Лазаря Господь воскресил каких-то других людей, то про них как раз мы узнаём, что Он их раньше по плоти и не знал, — т.е. здесь тоже никоим образом не было никаких эмоциональных соображений.

Чему это учит нас в нашей повседневной жизни? — Тому, что не испытывать те или иные эмоции в каких-то пределах мы не можем, если только мы не психически больные или не наглотались каких-то таблеток. Если мы просто живем, как обычные люди, мы не можем избежать эмоций, и само по себе это не греховно. Но на основании каких-то эмоциональных состояний — например, грустного состояния или, может быть, веселого, — начинать как-то планировать и менять свою жизнь было бы совершенно неправильно, и об этом мы можем прочесть у святых отцов.

Конечно, мы часто сталкиваемся с неправильным пониманием христианства — будто бы христианство состоит из каких-то эмоций и чувств, но только особенных. Особенно в русской литературе XIX века, даже и в духовной, этого много; некоторые духовные писатели впадали в такой сентиментализм, считая его чем-то духовным и значимым, не говоря уж о писателях светских. Например, у Достоевского в черновиках романа «Идиот» про Мышкина, который там называется «князь-Христос», потому что именно так Достоевскому представлялся современный образ Христа, написано буквально так: «Чувство преобладает в натуре. Живет чувством. Живет сильно и страстно. Одним словом, натура христианская». Для христиан «страстный» может быть, скорее, ругательным словом, а вот для Достоевского это было иначе. Это вот просто иллюстрация того, насколько представления о христианстве людей светских, причем даже не современных, а воспитанных еще в православной культуре и старавшихся быть верующими (именно к таким людям принадлежал Достоевский), на самом деле могут лежать очень далеко от настоящего христианства; и недаром на это указывал самый, наверное, великий христианский мыслитель XIX века Константин Леонтьев в своей критике Достоевского.

И вот, мы должны понимать, что нам нужно планировать свою жизнь не только на уровне каких-то больших дел или выбора, который мы делаем на серьезных развилках своей жизни, а поминутно, в своей обыденной жизни, исходя не из эмоциональных наших состояний, какие бы они ни были, а только из Господних заповедей, точнее, из воли Божией. Воля Божия открывается нам прежде всего (хотя и не только) в заповедях Господних. Надо делать не то, к чему меня влечет мое эмоциональное состояние, а то, что велит Господь, прежде всего через Свои заповеди, а также и через примеры святых. Когда мы знаем какие-то заповеди, но нам хотелось бы знать детали их исполнения, которые никакие заповеди в чистом виде открыть не могут, тогда очень важны примеры святых, которые оказывались в похожем положении и поступали по-христиански. Вот об этом мы должны думать. Поэтому мы никогда не должны отвлекаться на наши чувства, которые все — из области просто душевности или даже, говоря по-современному, физиологии; к духовной жизни все это относится так же, как шум машин за окном: они проезжают мимо, а мы должны сидеть в своей внутренней сердечной келье, как Господь говорит: «когда молишься, войди в келью твою и закрой дверь свою», — это надо понимать прежде всего духовно — что мы должны уединиться внутри себя. А от кого мы при этом должны закрыться? — Как раз от всяких наших чувств и эмоций; они должны нами восприниматься как какие-то звуки за окном, которые могут только мешать и отвлекать от главного. А мы должны внутри себя не рассеянно предстоять Господу, иметь память Божию и по возможности взывать: «Господи, помилуй!» или «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго!» Аминь.