Часть I. Смиренный праведник

2. Пастырь добрый

На ближних сильнее действует молитва о них, нежели слово к ним:
потому что молитва вводит в действие Самаго всесильнаго Бога,
и Бог творит с созданием Своим все, что Ему благоугодно...

Св. Игнатий Брянчанинов

Кто стяжал разум духовный, тот и без образования внешнего имеет доступ к сердцу каждого.

Св. Иосиф Оптинский.

В Батюшке никогда не было заметно этакого "цветущего благочестия", нарочитого благоговения, стремления дать понять другим, что он "как-никак священник", никакого барства и актерства. Он не любил и не умел много и красиво говорить, поучать с амвона народ. Чаще всего он просто говорил: "С праздником вас, дорогие!" - и как-то чувствовалось, что это не просто были слова, а действительно прихожане были для него дорогими. Проповеди он произносил крайне редко и говорил всегда о том, что надо молиться, поститься и делать добрые дела, покаянием очищать душу от страстей и пороков. Мне почему-то запомнилась одна его трогательная проповедь в день памяти преподобного Антония Римлянина Новгородского,[1] который из Рима, спасаясь от распространившейся там ереси, чудесным образом на камне по водам приплыл в Россию, в Новгород. Проповедь была довольно короткой. Батюшка говорил о том, что преподобный "молился, постился, все время делал добрые дела, очищая себя от страстей и пороков", и что мы должны ему в этом подражать. Теперь мне думается, что вот и сам Батюшка тоже так делал, и в конце-концов Господь извел его от экуменической ереси Московской патриархии в истинную Российскую Церковь…

Если к Батюшке обращались с вопросами, он всегда говорил кратко, самое основное и нужное, и все, кто в той или иной мере были им руководимы, свидетельствуют о несомненной духовной пользе от его советов, о силе его молитвы.

На исповеди он почти никогда ничего не говорил исповедавшимся, не комментировал и не поучал, разве только скажет одну-две коротких фразы. Он считал, что на исповеди кающийся должен четко и ясно сказать, чем он согрешил, а не вступать в дискуссии с духовником. Батюшка говорил: "Люди не умеют каяться. Придут на исповедь и начинают рассказывать, как им тяжело живется, какие они больные, про плохие отношения с родственниками, а грехов их от них и не добьешься. К исповеди человек должен готовиться, чтобы придти и назвать быстро и ясно все свои грехи. А если он о чем-то хочет поговорить со священником или о чем-то спросить, то это надо делать после службы, а не во время исповеди".

После смерти о. Александра мне пришлось сталкиваться на исповеди с разными священниками, и теперь я могу сказать, перефразируя Батюшку, что священники не умеют принимать покаяние. Очень многие из них почему-то воспринимают время исповеди прихожан как возможность поговорить самому и показать свою "высокую духовность": не успеет кающийся еще всех грехов сказать, как исповедующий уже норовит закатить ему целую лекцию, причем порой имеющую весьма мало отношения к стоящему перед ним человеку с его реальными грехами и проблемами. Походив какое-то время на исповедь к такому священнику я в полной мере оценила Батюшкину манеру исповедовать.

Бывало, придет какая-нибудь старушка и начинает жаловаться на свои болезни или еще на что-нибудь, Батюшка послушает чуть-чуть и обрывает: "А теперь слушаю твои грехи!" - "Да какие там, Батюшка, у меня грехи?.." - "А это уже ты сама должна знать!" Иногда он начинал перечислять сам грехи, чтоб человек хоть в чем-то покаялся. Особо упорным, которые не могли назвать никаких своих грехов, он строго говорил: "Пожалуйста, в стороночку!" - и отставлял их в сторону - подумать, в чем же они должны каяться. Или, бывало скажет: "Я слушаю ваши грехи! Не соседей, не знакомых, не родственников, а ваши". Какие-то наставления, и то всегда очень краткие, он говорил обычно людям, которые или пришли впервые на исповедь и имели сильные недоумения, или не были постоянными прихожанами храма. Тем же, которых хорошо знал, он обычно ничего не говорил на исповеди, разве что одну-две фразы вроде: "Молчание - золото!" или "Не судите, да несудимы будете!" - и слова его всегда попадали в самую точку.

Батюшка говорил: "Вот, мы порой приходим на Причастие, а забываем, что сказано: со страхом Божиим и верою приступите. Словно бы по привычке... Так нельзя". Когда Батюшка видел в человеке смирение и покаяние, то всегда был ласковый, не ругал.

Кто часто причащался, тех Батюшка благословлял поститься перед Причастием два-три дня; а о тех, кто причащается редко, он говорил, что им надо перед Причастием поститься минимум неделю.[2]
Батюшка очень не любил, когда кто-то опаздывал в церковь на службу, и особенно на исповедь. Бывало, что люди приходили на исповедь, когда уже служба подходила к концу. Батюшка таких не исповедывал. Если же человек опаздывал не очень сильно, Батюшка, бывало, строго говорил: "А еще раз опоздаешь - тогда больше на исповедь и не приходи!" Сам он не опаздывал никогда.

Свободного времени у него почти не было. Иногда придешь к нему жаловаться "на тяжелую жизнь", а он просто махнет рукой, благословит - и убежит по каким-то делам. И все искушения и проблемы вдруг покажутся совершенно нестоящими того, чтоб огорчаться из-за них: действительно - только рукой на них махнуть.

Так называемой "общей" исповеди Батюшка не признавал. Он так и говорил: "Это не исповедь!" В храмах, где он был настоятелем, общей исповеди не бывало никогда. В Шуваловском храме только в Великом посту раз или два бывала общая исповедь, да и то для постоянных прихожан, которые уже причащались в пост. Как-то раз одна из духовных чад Батюшки по его благословению ездила причащаться в другой храм на какой-то праздник и попала на общую исповедь, где ее не стали слушать: мол, раз уже все эти грехи сказаны вслух священником, то нечего их опять говорить. А Батюшка потом ей сказал: "Так значит, ты и не покаялась!" - и пришлось ей все те грехи снова на исповеди ему говорить.

Матушка Валентина, супруга Батюшки: "Он никогда не скрывал ни того, что он верующий, ни того, что он священник, даже в то время, когда все это запрещалось и преследовалось. Иные священники как выйдут из храма, так сразу словно меняются, другое лицо на себя принимают, и не скажешь, что священник. А Саша - нет, он никогда не скрывался, и люди часто узнавали в нем священника, с вопросами обращались - на улице или в поезде... Когда он проходил мимо храма, всегда непременно крестился, его не заботило то, что люди на него "рот разевали".
Он очень много читал. В основном Святых Отцов, Святителя Игнатия Брянчанинова много читал. Всегда просматривал и текущую литературу, которую издают для народа - разные брошюрки. Сейчас много издавать стали такой ширпотребной литературы; я ему другой раз скажу: "Ну, что ты читаешь эту ерунду?" - а он отвечает: "А как же, я ведь должен иметь представление об этих книгах, ведь меня могут спросить люди, стоит ли это читать, и я должен знать, что ответить! Ведь даже в электричке могут вопрос задать". Он всегда носил с собою в сумке какую-нибудь духовную книгу, читал в поезде, в метро, не боялся, что люди увидят и могут что-то подумать. Читал он и художественную литературу. Очень любил стихи, особенно Тютчева, Есенина...
С собакой он гулял не столько ради прогулки, сколько для молитвы. У него всегда с собой были четки и молитвослов. И вот, он уйдет часа на два-три с собакой: она носится, а он молится. Ходил он поэтому всегда один, так что знакомые "собачники" обижались на него, что он никогда не ходил вместе с ними и не болтал. Про себя, про свою внутреннюю жизнь он никогда никому не рассказывал, это было у него строгим правилом.
С виду он был серьезный, а вообще очень простой и добрый, люди это быстро понимали.
Хотя он и много читал, но на словах был совсем не книжный, не умел говорить "как по писанному". А на самом деле он очень много знал, к нему и знакомые священники часто обращались с разными вопросами".

Т.С.: "Батюшка удивительно умел вразумлять. Скажет две-три простые фразы - и все сразу ясно становится. А иногда спросишь что-то, а он прямо не отвечает, а вдруг начинает говорить как будто бы совсем о другом. Я и думаю: и зачем он все это говорит? А потом уже, когда уйду от него, даже как будто в обиде, что он не ответил, вдруг как-то просветлеет в душе и понимаешь: вот ведь как нужно! Так вот зачем он все это говорил! Я всегда удивлялась, как это он так мог руководить, почти не говоря слов. Это, конечно, был истинно Божий дар, и Господь очень просвещал за Батюшкины молитвы. Когда бывали скорби, искушения, уныние - он умел утешить так, что уходила я от него, как на крыльях. Иногда просто скажет: "Ничего, не переживай!" или: "Это испытание, балда!" - и сразу на душе легко становится.
Раз я поругалась с родителями: им не нравилось, что я работаю при церкви, хотелось, чтоб я работала по специальности и много денег зарабатывала. Пришла к Батюшке жаловаться, а он начал шутить, утешил и ободрил меня, а напоследок благословил, взял за плечи, потряс и сказал: "Они тебя закаляют!"
Я иногда на Батюшку роптала за строгость ко мне, а потом каялась. А он так посмотрит на меня - таким взглядом только он умел смотреть - ласка, прощение и искристая смешинка... И я понимала, что Батюшка меня руководит по любви, любви духовной; но по глупости я часто искала каких-то внешних знаков внимания и обижалась, если их не было...
Когда Батюшка благословлял, то руку никогда не давал целовать, а на голову клал. Иногда еще так надавит сильно или потреплет рукой по голове. И сразу такая радость в душе, идешь потом и радуешься. Несколько раз бывало, что я приходила к нему или с головной болью, или простуженная, иногда жаловалась на это, а иногда ничего не говорила. Батюшка благословлял меня, брал за голову обеими руками и так секунду держал. И у меня все вскоре проходило. Батюшке я об этом не рассказывала, он бы рассердился. Слыть за "чудотворца" он никогда не помышлял.
Часто я шла к нему, а в душе - какая-то смута, вопросы, проблемы всякие: надо Батюшку спросить о том и о другом... А приду, просто посмотрю на него и думаю: а что спрашивать-то? И так все ясно! - Лице его бе грядущее во Иерусалим. В Батюшке всегда было сияние. Даже когда он уставал, или сердился, или болел - всегда я смотрела на него и видела: сияет! Не физический, конечно свет, а духовный. Сияние Света присносущнаго. Внешне Батюшка был простой и совсем "неособенный", не было в нем того, что называют "интеллигентностью", и только изредка, по некоторым словам или внешнему поведению, обнаруживался тот внутренний огонь благодати, который он носил в себе, и тогда это просто поражало. Он был весь Божий. Мне вспоминались слова из акафиста блаженной Ксении: "мнимым безумием сияние благодати скрывавшая". Батюшка открывался очень редко и не всем, а так вел себя как бы "обыкновенно". Он был очень смиренный, и гордости не любил ни в каком виде. Сразу чувствовал и смирял, когда я сама в себе ее еще и не сознавала даже. Сразу одергивал, строгим становился. А говорил при этом часто вроде о другом совсем, но я сразу понимала, что я о смирении забыла.
Как-то раз я пришла к Батюшке, а он как раз между отпеваниями пил чай в канцелярии морга. И меня посадил. Одна работница канцелярии, предложила мне шоколадную конфету. А был постный день. Я отказалась. Тут же вопрос: "Что, постишься?" Я уже собиралась ответить, но тут Батюшка сказал: "Она худеет!" - и заговорил про шейпинг. Так он вразумил меня, что свою духовную жизнь по возможности надо держать втайне и не выставляться.
Я знала, что на исповеди Батюшке все можно сказать, любую гадость сделанную, и он никогда не осудит и ничего не "подумает". Один раз я исповедалась у Батюшки, благословилась и отошла. И вдруг вспомнила, что забыла сказать два греха. Батюшка еще исповедывал, но подойти к нему второй раз я боялась и стояла в смущении. Когда он всех исповедал, то к нему, как всегда, устремились за благословением стоявшие сзади старушки - они очень его любили, всегда благословение у него подходили брать. Он стал их благословлять, как раз проходил рядом со мной, взглянул на меня - и вдруг благословил! Это было неожиданно для меня - обычно Батюшка второй раз после исповеди меня не благословлял. И все мое смущение в тот же миг ушло, словно несказанные грехи разрешились от благословения Батюшки. И я со спокойной душой причастилась, а те два греха сказала на следующей исповеди".

Одна прихожанка Шуваловского храма: "Случилось так, что мой сын связался с одной женщиной, которая была его старше и с ребенком, и она так его обкрутила, что женила на себе, и они даже повенчались. Я не хотела им давать родительское благословение. Пришла к Батюшке Александру на исповедь и рассказала обо всем. Он выслушал меня, вздохнул и сказал: "Ну, придется благословить..." Но потом постоял немного, помолчал, и вдруг решительно сказал: "Нет, не благословляй! Подожди немножко". И через три дня сын вернулся домой! И больше уже с той женщиной не жил. А брак, как незаконный, митрополит потом расторг по нашему прошению. Это было еще при митрополите Иоанне. А сын мой такой теперь хороший, верующий. Верно, это по молитвам Батюшки".

И.С.: "Никогда Батюшка ничего мне на исповеди не говорил, просто слушал грехи. Но я всегда чувствовала у него на исповеди, что я именно каюсь...
Вообще, Батюшка, что ни спросишь у него, многое разрешал, но только в одном был непреклонен - в том, что касалось церковного. Один раз, когда у меня ребенок причастился, я потом попросила у Батюшки благословения везти его в тот день на занятия по самбо. Батюшка сразу стал строгим и сказал: "Чтоб это было в последний раз. Больше так не делай. В день Причастия надо быть дома, в покое". А однажды при мне бабушка одна просила Батюшку причастить маленьких детей уже после службы, т. к. они опоздали. Он замялся; чувствовалось, что и отказать тяжело, но и надо дать понять людям, что не полагается так делать. По этой заминке бабушка сама поняла, что лучше им придти в другой раз, а то такое может войти в норму. Ведь это не был случай, когда требовалась какая-то срочность".

Алексей С.: "Один раз я пришел к Батюшке на исповедь. И вдруг он мне говорит: "А ты что, без креста, что ли?" Я даже не понял, чего это он спрашивает, ведь я крест всегда носил. "Да нет, Батюшка", - говорю... Он больше ничего не сказал, прочитал бумажку с моими грехами (я всегда писал и отдавал ему), разрешил, и я отошел. Причастился. А когда пришел домой, зашел в ванную, смотрю - крест мой лежит! Это я мылся, снял его, а одеть забыл. Действительно был без креста. Батюшка увидеть этого не мог: на мне была рубашка и куртка... Мне Ирина говорила, что Батюшка прозорливый, да я как-то не верил в это. А тут сам и убедился".

И.С.: "Если Батюшка благословлял что-то делать, то действительно нужно было делать именно так. А если я не слушалась, то всегда потом бывали со мной всякие искушения.
Одно время к мне прицепился, что называется, один бомж. Он попал в больницу Св. Елисаветы, и одна медработница обратилась в часовню с просьбой помочь его куда-нибудь устроить. Мы его поначалу жалели: он был (или прикидывался) несчастным, больным и гонимым. Он говорил, что у него нет денег и вещей, чтоб добраться до интерната в Псковскую область (он оттуда сбежал, как говорил, из-за плохого обращения). У нас его бесплатно окрестили, потом он причащался в Шуваловской церкви. Я на свои деньги отправила его в интернат, сама ездила вместе с ним. А через две недели он опять появился. Батюшка когда узнал, то сказал: "Пусть уезжает, откуда приехал!" - что он просто тунеядец и хочет легкой жизни - сидеть на шее у кого-нибудь. Но я опять его пожалела (он жаловался, что в интернате жить невозможно, что его там зарезать хотели и т. п.).
Я решила его куда-нибудь пристроить. Ездила с ним по разным больницам, монастырям, храмам, приютам - весь город объездила и даже в пригородах побывала и в Псково-Печерском монастыре. Нигде его не хотели пристроить, но не потому, что видели в нем обманщика, а потому что просто не хотели создавать себе "лишних проблем", а на меня смотрели, как на дуру: и чего это я с ним вожусь? В монастыре на Карповке знакомый священник мне сказал: "Много вас таких Ир тут ходит!" И вообще, часто сталкиваясь со священниками, я видела, что почти все они живут только для себя, а до людей им дела нет. Везде почти я встречала только равнодушие, а если находились люди, искренне желающие помочь, то у них-то как раз и не было для этого возможностей.
Поначалу отношение Батюшки к этом бомжу мне казалось "немилосердием". Но в итоге он оказался совершенно прав. Я почти год промучилась с этим бомжем. Он то и дело попадал в больницы, и приходилось покупать ему лекарства, доставать одежду и еду, порой он ночевал у нас дома (а у меня семья, и так-то тесно), а потом постепенно выяснилось, что он все это время меня обманывал, даже, похоже, симулировал эпилептические припадки, - просто хотел легкой жизни, чтоб его кормили и одевали, а он бы лежал на диване и ничего не делал. Наконец, ему решительно было сказано, чтоб он больше не приходил. И вскоре после этого он прицепился к какой-то другой женщине - в храме с ней познакомился. Вероятно, вся история пошла по второму кругу. А если бы сразу Батюшку послушались, то ничего бы не было. А вообще, Батюшка людям не отказывал, если видел, что они действительно нуждаются. Потом он благословил нас собирать при храме вещи для интерната".

О.М.: "Когда набирался очередной "профессиональный" хор, к Батюшке подошла одна девочка и попросилась петь. Она сказала, что у нее музыкальное образование, она и регентировать может. Я очень обрадовалась: "Вот такой человек нам и нужен!". Но Батюшка вдруг спросил у нее, знает ли она молитвы. Она ответила что-то неопределенное, и Батюшка довольно резко сказал ей, что пусть вначале утреннее и вечернее правило выучит. И, можно сказать, прогнал ее. А ведь он всегда терпеливо и по-доброму относился к нецерковным людям. Я тогда осудила о. Александра: ему бы с человеком поработать, она бы к вере и пришла, а он так прогнал ее! Я нашла эту девочку на улице и пристроила ее в другой хор, а потом перевела в наш. У нее был низкий красивый голос, и вообще она пела хорошо. Только потом все равно с новыми певчими вышли искушения, и как-то раз, прямо перед праздничной всенощной они ушли. При этом Батюшка сказал, что таким, как она, в церкви не место. Я тогда сильно обиделась на него. А потом оказалось, что он был прав. Эта девочка стала мальчиком, Феликсом - вся серия соответствующих операций занимала примерно год.
Батюшке нашему за его простоту Бог открывал многое; то что мы, умники, своим умом вычислить не могли.
Да, это был единственный на моей памяти случай, когда Батюшка с кем-то говорил жестко".
Служил Батюшка просто, без помпезности, его вера была скорее глубинной чем поверхностной, без ярких внешних проявлений. Но даже малоцерковные простые люди чувствовали в нем эту глубокую веру и ценили его именно как священника. Было немало людей, которые более глубоко обратились к Православию под влиянием краткой беседы с Батюшкой после службы или отпевания. Да и вообще, почти все люди, которым посчастливилось ближе узнать Батюшку, - будь то верующие, маловерующие или совсем неверующие и нецерковные люди, "книжные" или же простые и малообразованные - проникались к нему симпатией, уважением и доверием, хотя он никогда нарочно не старался никому понравиться. Просто был в нем свет, и люди это чувствовали сердцем.

Тигрий Хачикян: "Я был крещен в Армянской церкви. Но потом решил перейти в Православную Церковь. Я пришел в Шуваловский храм. Отец Александр исповедывал, и после всех я подошел к нему и сказал, что хочу перейти в Православие. "Смотри, - сказал мне Батюшка, - веру и Церковь менять - это не то что перчатки сменить". Он велел мне как следует подумать еще неделю, а потом приходить. Я пришел через неделю, и он сказал, что я могу принять Православие. Вышло так, что священник, который должен был меня миропомазать, запутался, т. к. в тот день на крещении было много народу и я стоял вместе со всеми, и меня окрестили заново по полному чину".

Елена Антоновна Шарапова: "Поначалу я о. Александра ужасно боялась, боялась к нему на исповедь идти. Бывало, приду - и у меня сердце в пятки, колени дрожат, и я все оттягиваю время... Подходила на исповедь одной из последних, уже и из головы все вылетало, и мысли путались. Но понемногу я привыкла и уже не так боялась. Отец Александр был строгий, но справедливый, по пустому никогда не говорил. А если уж скажет что, то я понимала, что это всерьез. Это был настоящий Батюшка. Потом уже со всеми серьезными вопросами и проблемами я только к нему обращалась. Его молитвы очень помогали, и я верила в его благословение. Я к нему и знакомых своих нескольких водила, и всем он нравился. Одна у него крестилась вместе с детьми, когда он еще в Шувалово служил, и потом исповедывалась у него, и была довольна. А раз я привела одну знакомую на службу, а Батюшка ей сделал замечание, что в праздники на колени в церкви не встают. А она как стала возмущаться: какое он имеет право! А что тут возмущаться, ведь он правильно сказал, и правила эти в книгах написаны, возьми да и прочитай. Если уж ты идешь в храм, так надо же знать, как себя вести, а не заводить свои порядки".

Наталья, медсестра нейрохирургического отделения больницы Св. Елисаветы: "С первого же знакомства с о. Александром я почувствовала, какой это удивительный человек. Я больше в жизни таких не встречала. Мне даже трудно это объяснить словами... Он настолько меня понимал, то есть это было абсолютное взаимопонимание. Он меня всю понимал, принимал - такою, какая я есть. Я только начну что-то ему говорить, и он уже меня останавливает, и говорит сам, и отвечает как раз на те вопросы, которые я хотела задать! Это было что-то чудесное. И я всегда уходила от него, радуясь. Мне даже было радостно просто смотреть на него. Он просто всю мою жизнь перевернул; а ведь я была в таком отчаянии, казалось - все, конец... Он и мужа моего крестил, и сына... Это был единственный человек, который меня по-настоящему понимал и помог мне. Раньше я пыталась говорить со священниками, посоветоваться, но всегда было такое чувство, что мы говорим словно бы через стеклянную перегородку: вроде, говорим о чем-то - но совсем друг друга не понимаем. И только познакомившись с о. Александром, я поняла: вот настоящий священник, Батюшка. С тех пор для меня священники разделились на священников и батюшек. И Батюшкой был только один - о. Александр. Таких, как он, я больше не встречала..."

Батюшка очень любил детей, и они отвечали ему взаимностью. Никогда не сюсюкал и не говорил с ними свысока. Когда они приходили на исповедь, был ласковый, но серьезный, а иногда шутил: "Ну, что скажешь хорошего?" Он любил с детьми пошутить, потрепать по голове, угостить чем-нибудь. Впрочем, и взрослых своих чад он тоже любил угощать: даст вдруг просфору, или яблоко, или конфету...

Мария Ивановна, прихожанка Шуваловского храма, еще при жизни Батюшки говорила: "Я всегда удивляюсь, как он умеет радоваться, прямо как ребенок, так искренне! Так прямо и засветится весь!"

Батюшка носил в себе радость, и она сообщалась окружающим, если они не лукавили и не имели ожесточенного и огрубевшего сердца, а приходили к нему в простоте.

[1] Память 3/16 августа.

[2] В этом он, как практически все современные священники, следовал традиции дореволюционной Русской Церкви; однако, надо заметить, что традиция эта ни на каких канонах не основана, напротив, есть каноны, из которых прямо следует, что пост и причастие напрямую между собой не связаны (например, 66-е правило VI Вселенского Собора, обязывающего всех верных причащаться на Светлой седмице после Пасхи, когда пост безусловно Церковью запрещен); к тому же сами священники перед причастием специально никогда не постятся. Это правило о посте перед причастием, в общем, образовалось в результате совершенно неправославной установки в церковной жизни, когда нормальным считалось причастие раз в году, а "частым" - причастие 4-6 раз в год (так что, например, в Оптиной пустыне, монахи, если видели какого-нибудь брата причащающимся в "неурочное" время (т. е. не в один из четырех постов или в именины), то братия спрашивали, "что это он нынче причащается?" Однако, с другой стороны, о. Александр ничего не имел против частого причащения; он говорил, что невозможно причащаться "слишком часто", потому что сказано: "Хлеб наш насущный даждь нам днесь".